Сказка как дед настал в коляску, V nové budově radnice Prahy 10 bylo otevřeno Sociální poradenské centrum

Сказка как дед настал в коляску

Очень его жалела: не чаяла, что успеет в люди вывести. Бегу из последних сил, наткнулся на ёлку: большая-пребольшая, лет триста, должно, стояла! Они смотрели друг другу в глаза — мальчик и жук.




Тот, кто будет ближе всех к выбору членов жюри, получит сувениры и печатный сборник рассказов 4 сезона конкурса "Класс! Если участников, которые разделят мнение с членами жюри, будет несколько, то мы выберем одного рандомным методом Приятного чтения!

Астраханская область :. Соловьев Иван. Вологодская область :. Коленова Мария. Калужская область :. Голотенко Арсений. Кемеровская область :. Харченко Роман. Мурманская область :. Ипатова Валерия. Омская область :. Жемерова Каролина. Лейнвебер Артем. Амурская область:. Загоруйко Анастасия. Мельситова Виолетта. Сергиенко Софья. Архангельская область. Дьячкова Анжелика. Неманова Ульяна. Селиванова Ольга. Владимирская область:. Брагина Диана. Литвинова Мелания. Пригородов Матвей.

Волгоградская область:. Бычкова Влада. Теренти Иван. Ханова Оксана. Воронежская область:. Белякова Дарья. Мазенко Мария. Сурков Павел. Иркутская область:. Брюханова Елизавета. Галичина Мария. Червонная Яна. Костромская область:. Григорьев Александр. Муравьева Марьяна.

Харчикова Анжела. Краснодарский край:. Воробьева Эльвира. Назарова Софья. Сенчукова Татьяна. Красноярский край:. Ватутин Андрей. Сагидов Ринат. Уланова Карина. Курская область :. Германова Марина. Малыхина Екатерина. Сырых Анна. Ленинградская область :. Власова Анна. Манько Иван. Павленко Мария. Липецкая область :. Куликова Валерия. Борисова Дарья. Зотова Софья. Филатова Софья. Московская область:. Иванова София.

Маркелова Мария. Симакова Алиса. Нижегородская область:. Беляева Алена. Волков Арсений. Корнева Мария. Новосибирская область:. Лимонова Мария. Корчагина Екатерина. Кузьмина Екатерина. Орловская область:. Сиванькова Анастасия. Сигачёва Светлана. Харитоненкова Мирта. Пермский край :. Дьяконова Екатерина. Измайлов Кирилл. Куликова Анастасия. Республика Адыгея :.

Гажева Милена. Соляникова Ксения. Тахмазян Марина. Республика Башкортостан :. Василова Милена. Иванова Ксения. Кувандыков Ильмир. Республика Карелия :. Вуколов Кирилл. Машаро Полина. Миняева Карина. Шалтаева Екатерина. Республика Коми:. Артеева Алина. Трофимова Анастасия. Шиклин Григорий. Республика Татарстан:. Евстифеева Ксения. Москвина Анна. Ожиганов Иван. Республика Хакасия :. Бусыгина Екатерина. Самрин Андрей. Шкуратова Весна. Ростовская область:. Зарубин Анатолий. Пилипенко Анастасия.

Приступина Анастасия. Рязанская область:. Крекотина Дарья. Кузнецова Алина. Прошкова Диана. Барбашина Мария. Рокотов Владислав.

Селезнева Алиса. Саратовская область :. Наумкина Анастасия. Симонова Софья. Татарникова Олеся. Свердловская область:. Бочкарева Екатерина. Дмитриева Алиса. Пономарев Даниил. Смоленская область:. Волкова Елизавета. Жвакина Екатерина.

Каркашина Лана. Ставропольский край:. Абдулин Михаил. Коноваленко Ангелина. Хрипкова Дарья. Тамбовская область :. Масякин Александр. Фокина Арина. Щукина Вера. Тверская область:. Капитонова Полина. Лаговская Валерия. Лисицына Полина. Тульская область:. Бердникова София. Калмыкова Дарья. Капонова Варвара. Тюменская область:. Голенкова Наталья. Крылова Виктория.

Николаенко Ангелина. Хабаровский край :. Белоус Марианна. Еряшкина Алина. Журавлёв Егор. Чеченская республика:. Оздемирова Хадижа. Муцуева Жарадат. Саламов Магомед. Ямало-Ненецкий автономный округ:. Айтмухаметова Алина. Езанги Анна. Пырирко Ксения. Ярославская область. Корнева Карина. Курицына Анастасия. Цукрова Каролина.

Kde se natáčela Princezna a půl království?

Косые лучики щекотали Ванькин нос, ласкали утренним теплом пряди льняных непослушных кудрей, раскиданных по подушке. Мальчик уже не спал, но глаза открывать ещё не хотелось. Он нежился в лучах просыпающегося июльского утра и чувствовал себя безмерно счастливым. Мне на дойку пора. Я тебе здесь оладушек напекла и молочка налила.

Шлёпая босыми ногами по свежевыкрашенному полу, Ваня задержался возле печи и с удовольствием втянул носом ароматный запах подходящего на загнете теста. Тонкий аромат ванили щекотал ноздри и пробуждал аппетит. Пирожки будут? Твой любимый черничный пирог! Ты — добрая волшебница!

Нет, ты не волшебница, ты — фея! Ты — добрая фея из сказки! Как же я тебя люблю! Мальчик прижался к мягкому бабушкиному животу и крепко обхватил её руками.

Матрёна Федоровна ласково погладила Ваню по растрёпанным завиткам волос, прижала к себе и глубоко вздохнула. Дитё ты моё, беззащитное, тяжко тебе видать в жизни придётся, внучок мой золотой, с таким-то сердцем открытым. Надо бы Петру сказать, пусть отдаст мальчонку в кружок какой-нибудь спортивный, а то ишь какой хиленький да сердобольный, - думала про себя бабушка.

Всё что-то копается в своих клумбах. Господи, боже мой! С детства мальчика тяготили игры с ребятами, он всё норовил то в лес убежать, то в поле. Туда его манила и притягивала какая-то неведомая сила. Там, он чувствовал себя частью чего-то очень великого и важного, и он точно знал, что главнее этой силы нет на всей земле. Его маленькое сердечко замирало от всех тех звуков, которыми был наполнен лес, он растворялся в многоголосье шелеста листвы и пении птиц, он всем своим маленьким существом вбирал в себя всё то, что по-матерински щедро, давала ему земля.

И его душа ликовала!

Nejlepší básničky pro recitační soutěž (výběr)

Доброе утро, друзья мои милые! Ну же, просыпайся, соня, - Ваня нежно прикоснулся к настурции, которая ещё не успела раскрыться навстречу утреннему солнцу. Нежно-желтые бутончики вдруг колыхнулись от легкого прикосновения, стряхнули с себя хрустальные капельки росы и раскрылись навстречу яркому утреннему солнцу.

А ты что, без настроения, тебя кто-то обидел? Скажи мне! Мальчик приподнял густые ветви мощного куста и ощупал землю. Здесь же всё сухо, как в пустыне! Как же так?! Я же вас вчера в обед так хорошо поливал! Пейте, мои любимые! Простите, что я не рассчитал вчера!

Вы так у меня быстро растете, что я за вами не успеваю. Земля быстро насыщалась живительной влагой, и вот уже через несколько минут могучий куст стал потихоньку расправлять свои опущенные плечи. Весь перепачканный, чумазый, с разноцветными точками от пыльцы цветов на лице, Ваня бежал на речку.

Ему хотелось побыстрее окунуться в живительную прохладу воды. Ну, вот и Овсянка. Весело сбежав с пригорка, Ванька с разбегу бросился в воду.

Ну и водичка! Проплыв пару десятков метров от берега, он нырнул и поплыл под водой в обратном направлении. Длинные тонкие, как волосы русалки, изумрудно-зеленые водоросли приятно щекотали ноги и живот, тысячи маленьких мальков разбегались навстречу в разные стороны и дружной гурьбой сопровождали его, нисколечко не боясь.

На пригорке, в траве он заметил Ваську. Тот лежал на животе, что-то бубнил себе под нос и явно был чем-то занят. Ване был неприятен этот долговязый, конопатый мальчишка, и он даже здорово побаивался его. В округе знали Ваську как хулигана, грозу не только всех бездомных кошек и собак, но и местных мальчишек, что помладше его.

Ему ничего не стоило просто так дать кому-нибудь подзатыльник или больно пнуть зазевавшуюся кошку. Было такое ощущение, что это доставляло ему удовольствие. Ваня хотел пройти мимо него, но тот его заметил и подозвал: - Иди сюда, посмотри, кого я тут поймал!

В траве, перевернутый на спину, неуклюже и отчаянно дергая тоненькими ножками, барахтался майский жук. Васька тыкал ему в живот сухой веткой и приговаривал: - Ах ты, паразит! Фашист проклятый! Сейчас я проткну насквозь твой толстый живот!

От увиденного у Вани подкосились коленки, и он буквально всем весом своего худощавого тела рухнул на Ваську, больно задев его плечом. Ваня сидел и тупо смотрел на барахтающегося на спине жука. Он не чувствовал, что его правый глаз медленно начинает заплывать, что из разбитого носа течет кровь — он не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал.

И страха за себя он тоже не чувствовал. Страх ушел, растворился. Мальчик поднял вверх голову и, улыбаясь, заглянул в раскосые Васькины глаза. Тот ошарашенно отпрянул, и в его глазах промелькнул испуг. Но не разбитое лицо мальчика испугало его и не ответственность, которая ждала его за этот чудовищный проступок, а та неведомая сила, которую он вдруг почувствовал в этом тщедушном, избитом мальчике.

Но видишь, все уже хорошо и ты теперь можешь лететь к себе домой! Но жук не улетал, а только смотрел своими коричневыми круглыми глазками на Ивана. Наверное, спасибо? Но жук не двигался и продолжал смотреть на мальчика.

И тут Ваня заметил, что левое крылышко у него чуть повреждено. Хочешь к ромашечке? Смотри, какая у нее замечательная корзиночка, тебе здесь будет очень удобно. Ваня опустился на траву в центре своего цветника и наблюдал за жуком. Жук пребывал в оцепенении и совершенно не хотел двигаться. Мысленно мальчик вернулся на берег реки и вдруг горько заплакал. То ли от пережитой боли, то ли от жалости к несчастному жуку, которого ему удалось спасти от рук мучителя, он и сам не знал.

Его худенькие плечи ещё долго вздрагивали от рыданий, пока он, все реже и реже всхлипывая, не погрузился в глубокий сон. Наш принц спит! Птички мигом успокоились, они ведь тоже были хорошо знакомы с Ваней, кто как не он всю холодную зиму их подкармливал и не давал умереть с голода.

Белоснежные нивяники опустили свои головки к лицу мальчика и с нежностью дотронулись до его щеки. От этого еле заметного прикосновения мальчик улыбнулся во сне.

Дайте ему хоть чуть-чуть поспать», — рассерженно прошептал куст пиона и закрыл Ваню своими разлапистыми ветвями. Каждая частичка этого райского уголка оберегала сейчас сон маленького человека, отдавала от себя безграничную любовь и нежность, наполняла природной силой это худенькое бледное тельце, в котором билось удивительно доброе сердце.

И это было чудом, чудом гармонии и равновесия между человеком и природой! Как будто бы и не прошли вовсе те долгие тысячелетия, безвозвратно разделившие человека и природу. А мальчику снился его райский сад, утопающий в изумрудной зелени, снился каждый цветок, который он называл по имени, и во сне он чувствовал себя невероятно счастливым и безмерно любимым.

Ваня открыл глаза и увидел кружащегося над ним старого знакомого, который еще не совсем уверенно пытался куда-нибудь приземлиться. Мальчик раскрыл ладонь, и жук тут же с облегчением плюхнулся в раскрытую ладонь. Они смотрели друг другу в глаза — мальчик и жук. Человек и насекомое.

Но между ними сейчас не существовало физиологических границ, и они это чувствовали. Лучик заходящего солнца отразился в янтарных бусинках глаз жука, он смешно шевельнул усиками, взлетел и, сделав прощальный круг, устремился в сторону леса.

Дом Я возвращалась домой из Москвы. До Череповца за час летает и самолёт, но я на него не успевала. В поезде было мало людей. Не ожидала, что встречу земляков так далеко от Родины, здесь. Милая проводница закрыла мой паспорт и вернула вместе с билетом.

Я вспыхнула улыбкой и посмотрела на нее: —Мы жили в палатке… Она ответила: —С зелёным окошком… —Промыты дождями, —Просушены солнцем. Дальше читали вместе: —Да жгли у дверей золотые костры На рыжих каменьях Магнитной горы!

Это стихотворение знает каждый житель моего родного города. Его написали на памятнике, а рядом стоит скульптура — ладонь с куском магнитной руды. Своя земля и в горсти мила. Да, место рождения — город Магнитогорск, Южный Урал. Езды два дня на поезде, две тысячи километров.

Мне было десять лет, когда мы переехали. Сначала папа, потом мы с мамой, потом бабушка и старшая сестра с мужем. Дом продали соседям. Вместе с собакой. Я плакала, когда мы ехали на вокзал. Плакала, когда ехали в Череповец. Плачу иногда сейчас. Состав ушёл за горы, спрятался. Если вся жизнь — игра, то непременно игра в прятки. Я начинаю считать со ста. Девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь… Стук колес сливается в колыбельную. Сон — это маленькая смерть, но сон о родном — маленький рай.

Мне снится наш старый дом, недавно проверяла. Когда кто-то или что-то снится, значит вспоминает тебя. Там, где встречается Европа и Азия, в древних горах, Уральский хребет шевелит позвонками. Разморившись от полуденного зноя, серебристая степь дышит мягкими кисточками ковыля. Цвет Севера — белый от снега и красный от клюквы. Небо похоже на синяк: желтое, синее, зеленое от фонарей завода.

Мы разные, как математик и мать-и-мачеха. Каждую ночь я горы вижу, каждое утро теряю зрение. Конечно, счастье не за горами, оно в горах. Мы часто ездили с бабушкой на электричке в соседнюю Башкирию. Сижу на скрипучем сиденье и не достаю до пола ногами. Когда нам навстречу идёт другой поезд, я считаю его вагоны: пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три…сбилась. С бабушкой мы гуляли по небольшим горам, скорее даже высоким холмам: бархатным, свежим, звенящим.

Я тогда любила мультик о Шелковой кисточке, которая пела о сказочном цветке. Есть на свете цветок алый - алый, Яркий, пламенный, будто заря, Самый солнечный и небывалый, Он мечтою зовётся не зря. Бабушка говорила, что этот цветок — эдельвейс. Я искала его, но не находила. Зато помню, как мы встретили змею.

И ящерок видели. Бабушка говорила, что это Хозяйка Медной горы. Я ей верю. А еще помню, как училась кататься на коньках. Лед на реке застывал крепкий. Спасибо зиме, что разрешает ходить по воде. На живом катке было много людей. Я как-то заметила там застывшую лужу крови и чей-то зуб. Не думала еще, что красный и белый — цвета Севера — такие жестокие. Если откатиться подальше от толпы и лечь на лёд, то можно услышать, как он трещит — с тобой разговаривает. Снежный плед хрустит, когда уже по темноте возвращаешься с мамой домой.

Глядя в темные складки двора, становится страшно, но знаешь, что мама сильнее всех в мире. Ложишься спать, считая овечек. Двадцать, девятнадцать, восемнадцать… Я проснулась во время стоянки. За окном суетились белые мухи, будто телевизор потерял сигнал. Полупустой вагон спал. Я смотрела в окно и думала… Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проеме Не задернутых гардин.

Мне сделалось тоскливо. Наверное, это ужасно грустно, когда в зимний вечер никого нет дома, когда тебя никто не ждёт на кухне или в гостиной, когда ночью становится так тихо, будто ты оглох. Даже зимний день — и тот один.

Я чувствую это, когда родители уезжают в Петербург. На это время не выключаю свет ночью и сплю на их кровати, а утром кормлю кошку сметаной с руки. Она слизывает шершавым языком холод с ладони, сладко поджимая усы. Мне от этого легче. Сегодня утром меня ждут родители, старшая сестра, бабушка и белая кошка.

Дом — это все-таки не «что», а «где»: там, где дочек в Москву провожают, там, где я никому не чужая. Мы переезжали через мост. Хорошо, что у нас его не разводят, как Дворцовый. Снежная гладь была тихой и походила на спину спящей белой медведицы в звездных блестках. Город на другом берегу спал. Я прислонилась лбом к холодному окну. Наверное, также рано просыпаются влюбленные, чтобы смотреть, как спит их самый дорогой человек. Питер любить легко: он красивый, с мечтательным именем и кудрявым профилем.

А ты попробуй полюбить этот неказистый городок, который ночью тихонько дышит бронхами заводских труб и раз в полгода плачет кислотным дождем. Подъехали к платформе. Окно медленнее перелистывало картинки. Темно-синие улицы, вышитые золотой тесьмой фонарей, расправлялись. Стук колес стал отмерять темп вальса.

Раз, два три. Я в домике. Я иду искать. Помоги мне, Господи. Последний день Выжженная земля расстилалась до края горизонта.

Nicole z Četníků milovala děsivého a duševně nemocného muže. Geneviève Grad žije v ústraní

На планете властвовали лишь оранжево-коричневые цвета, поглотившие это мир. Рыжее небо и сильные потоки ветра — единственные спутники на Земле.

Мужчина в скафандре исследовал территорию, изучая содержимое под землей. Вдруг маленькие песчинки взлетели вверх, закручиваясь в вальсе вихря. Устремив взгляд вперед, мужчина увидел пустынную бурю, зарождающуюся вдали. Это означало, что уже настало время возвращаться обратно. Развернувшись, мужчина сделал шаг вперед, но вдруг металлоискатель издал легкий писк. Быстрым движением он снова провел аппарат над землей: звук повторился.

Здесь что-то есть! Вскоре рядом появилась еще одна фигура астронавта, направляющаяся к напарнику. Хватит тут копаться, пора уходить. Тот игнорировал ее просьбы, продолжая раскопки. Как только женщина оказалась рядом с напарником, в руках у того уже была шкатулка, местами помятая и немного поношенная. Поднимаясь с колен, тот откинул коробку, как вдруг краем глаза Натали заметила изображения каких-то людей.

Внутри шкатулки девушка нашла фотографии двух парней, дурачившихся на камеру. Позади них был малиновый закат, скрывающийся за кронами сосен, огромный хвойный лес раскинулся сзади ребят. Блондин широко раскрыл рот в улыбке, громко смеясь, а брюнет спокойно улыбался позади него.

На другой стороне фото была короткая надпись. Начало июня выдалось жарким, но даже засуха не могла остановить бешеный ритм мегаполиса. Рядом проносились желтые машины такси, а на соседней стороне дороги люди увлеченно смотрели телевизор, выставленный на витрине. Если не разбираешься— не лезь, скоро буду в офисе, тогда и поговорим. Золотые пряди волос словно сверкали на солнце, юноша ловкими движениями проскальзывал сквозь толпу людей.

Темный костюм, выглаженная по линеечке рубашка — повседневная одежда офисного работника. Лишь когда датчик загорелся зеленым, юноша снова пришел в себя, возвращаясь к ритму города. Проходя мимо витрин, Вильям увлеченно наблюдал за людьми: столпившаяся группа людей вызывала неподдельное любопытство.

Чуть замешкавшись на повороте, парень решил выяснить, что же показывают по телевизору. Протискиваясь через людей, юноша увидел новостной канал и молодую дикторшу, разговаривающую с престарелой парой. Испуганный взгляд мужчины смотрел в объектив камеры, затем мелькнуло лицо охранников, и мужчина выбежал из кадра, выигрывая время супруге. Дикторша дала короткий знак оператору - сигнал оборвался.

Ошарашенные люди устремились прочь от витрины, набирая номера родственников или пытаясь поймать такси. Уже через пару секунд рядом со стеклом остался стоять Вильям в компании юноши чуть старше его. Ворчливый голос на той стороне трубки становился тише, пока не слился с шумом мегаполиса. Рядом стоящий юноша сперва чуть хихикнул, а затем начал заливаться громким смехом, хватаясь за живот.

Человеческая жизнь всегда висела на волоске, так почему трагичный конец 8 миллиардов начинает волновать нас больше? Видимо пришла пора расплачиваться за свои ошибки. Вильям молча стоял, внимая речам парня, напротив. Незнакомец словно окаменел, видимо, он не ожидал ответной реакции, однако такой расклад устраивал его больше и уже через секунду на лице засияла довольная улыбка.

Постепенно новости о конце света заполоняли умы людей, все отчаянно ломились в магазины и склады, хватая всё, что могли утащить, или искали убежище за пределами города.

Вместе они направились в ближайший торговый центр, но, как и ожидалось, магазин пуст. Пораженный простотой желаний спутника, Вильям любопытно наблюдал за поисками. На улице сгущались тучи, раздавались первые раскаты грома. Вскоре первая капля упала на серый асфальт, за ней вторая, одна за другой, превращаясь в сильный ливень.

Машины уже не ездили, изредка можно было увидеть кого-то из людей. Осматриваясь вокруг, Вильям услышал громкий всплеск: посередине дороги лежал Майкл. Медленными шагами Хиггинс подошел к веселящемуся парню, словно тот находился не на проезжей части дороги, а в аквапарке.

Звонко смеясь, тот лишь извинился, начиная брызгать Вильяма водой. Словно маленькие дети, двое безумцев скакали на перекрестке огромного города. Вымокнув до нитки, 25 летний Вильям и 27 летний Майкл, наверное, были самыми счастливыми людьми на планете в тот момент. Однако через полчаса ливень утих, уступая место горячему солнцу. Майкл расслабленно лежал на скамейке, пока Вильям сидел рядом на бордюре, выжимая из пиджака лишнюю влагу.

Кивнув головой в сторону окраины, Вильям молча направился туда. Пробираясь сквозь небольшой прилесок, ребята вскоре очутились за городом: вокруг возвышались сосны, а впереди, простиралось огромное поле, посредине которого красовался невысокий холмик.

На самой его верхушке стояла одинокая яблоня, и даже издали было видно наливные красные яблоки, висевшие на ней. Летом приходили на это место, чтобы побыть наедине с природой.

Хиггинс молча взглянул на задумавшегося товарища, тот наблюдал заходящее за горизонт солнце. Никогда не знаешь, когда в последний раз увидишь закат, однако порой случаются исключения. Я следовал за тобой, потому что не понимал твоих мотивов: перед смертью желать ощутить кислый вкус яблока — полнейший бред. Ты показался мне безумцем, однако что-то не давало мне убедиться в этом.

И наконец я понял причину. Ведь, если бы у восьми миллиардов человек яблоко было последним желанием, конец бы не наступил. Мы бы также продолжали жить насыщенной жизнью, наслаждаясь каждым ее мигом. Майкл задумчиво смотрел на Хиггинса, а затем улыбнулся. Улыбка эта была словно солнечный свет после затяжного шторма, такая же яркая и свободная.

В руках у парня был полароид, из которого выезжала только что сделанная фотография. Уголки губ Вильяма слегка приподнялись, и тот кивнул: «Даже потеряв жизнь, я нашел в ней истину, благодаря тебе. Всё ради любви Вечер выходного дня не предвещал беды, но всё-таки Женя умер Впрочем, перед этим был ряд событий, о которых стоит рассказать. Здания тихо проплывали мимо. Рядом с Женей шла сонной походкой Катя, оглядываясь по сторонам.

Парень любил просто наблюдать за ней, вести бесконечные беседы, при прощании смотреть ей в лицо несколько секунд и с улыбкой расходиться, уже чувствуя потребность в ней. Обо всём этом сегодня он хотел ей сказать, уместив такое признание в короткую и всем известную фразу. Да и место было заранее подобрано: они подходили к двухэтажному зданию, второй этаж которого занимал офис, а первый - любимое кафе Кати. Деревянный интерьер кафе был всё так же красив, народу было по-прежнему мало, а кофе был как всегда приятен и бодрящ.

Женя, конечно, понимал, что это не самое помпезное место для признания, но бюджет был согласен только на него.

Успокаивая себя, он решил: раз в этом месте они и познакомились, то такое важное событие должно случиться именно здесь. Всё это было волнительно, поэтому пришлось прибегнуть к старой, кажущейся глупой, но рабочей методике: Женя отсчитал у себя в голове: «Пять, четыре, три, два, один…», — и все мысли расставились по местам, заряжая оптимизмом. Не медля ни секунды он сразу же начал: — Катя, я уже давно хотел тебе сказать, что Но тут его оборвала сигнализация. Молодой студент Виктор сегодня вышел в свой первый и, как покажет время, последний рабочий день.

При варке кофе на открытом огне что-то пошло не так, и вскоре пламя начало распространяться по всему зданию. Немногочисленные клиенты и сотрудники в срочном порядке покинули кафе. А Женя, так и не успев ничего сказать, теперь стоял вместе с Катей на улице, держа в руках кофе. Обстоятельства точно были против него, но раз решился, то нужно действовать до конца, поэтому он поспешил отвести девушку в парк, где они любили гулять.

Отойдя немного вперёд, Женя не сразу заметил, что Катя за ним не следует. Он повернулся, чтобы позвать её, и увидел, как она недвижимо смотрит в одну точку.

Переведя взгляд туда, куда смотрела девушка, Женя увидел кричащего во всевозможные интонации белого кота, который от сажи уже потерял былой окрас. Катя перевела взгляд в душу парня. Теперь ему нужно было что-то предпринять, ведь как потом признаваться в чувствах, если сейчас он спасует. Он прокрутил в голове курс ОБЖ, сложил все за и против и нашёл лучшее решение проблемы.

Женя достал маску слава богу сейчас был карантин , вылил на неё кофе из своего стакана и теперь был готов встретиться с пламенем лицом к лицу. Под возгласы толпы Женя вошёл в горящее помещение. Присев на корточки, стал продвигаться к лестнице на второй этаж, а пламя начинало окружать. Но разве теперь может оно остановить героя на пути спасения кота? Подойдя к лестнице, он ощутил сильную горечь и, подумав, что это дым, хотел было выбираться наружу, но потом понял, что это бариста Виктор сварил чересчур крепкий кофе.

На втором этаже огня было меньше, Женя, благодаря своей исключительной интуиции, быстро определил местонахождение кота. Теперь для выполнения спасательной операции осталось только покинуть здание. Он посади кота на плечо, развернулся, чтобы найти аварийный выход, но обнаружил пламя в дверном проёме: теперь остался один единственный выход, который оставил ему огонь — окно.

Женя подбежал к окну - и сожаления о поспешном геройствовании сразу начали закрадываться в душу. Но решение проблемы нашлось быстро и заключалось в рядом стоящем дереве. Нужно было лишь допрыгнуть до него, ухватиться за толстую ветку, по ней прокарабкаться до ствола, спуститься и в лучах славы открыться Кате.

План был великолепен и надёжен, как швейцарские часы. Женя открыл окно, залез на подоконник, надёжнее прикрепил кота и оттолкнулся. Удачно ухватившись за ветку, он понял, что произошла первая осечка: кот спрыгнул на дерево и скрылся в листве.

Но ничего страшного: кота он оставит тем, за кого и выполнял работу, - спасателям. Когда Женя стал продвигаться к стволу, то случилась вторая осечка: ветка переломилась, и он оказался во власти силы притяжения. Приземлившись совсем не по- геройски, Женя получил вместо лучей славы, возможно, сломанную ногу и волнения Кати. Женя встал, опираясь на здоровую ногу, успокоил девушку и пообещал, что как только проводит её, то сразу же отправится в больницу.

Но перед этим нужно было раскрыть свои чувства, поэтому, учитывая свой недавний триумф, Женя понял: настал один из лучших моментов.

Он отвёл Катю подальше от толпы, волнение и смущение перемешались на его лице: — В общем, я давно хотел тебе сказать А пока Женя пытается что-то сказать, я посчитал нужным представить нового героя этой небольшой истории. Звали его Иван Дмитриевич, сейчас он уже не живёт в этом городе, но сумел оставить небольшое наследие и, так сказать, частичку своего «таланта». Таким подарком городу являлась плохо прикреплённая к фасаду здания плитка, которая в столь важный момент почувствовала невыносимую лёгкость бытия и все прелести свободного падения, а Женя — ощутимую тяжесть керамики.

Всё окружающее пространство исчезло, оставив его одного в темноте. Запахло нефтью. Возникла высокая фигура в тяжёлом плаще и широкой помятой шляпе. Она достала из кармана записную книжку и ручку, после раздался щелчок, и откуда-то сверху спустился лифт, который можно наблюдать в любом подъезде.

Ага, год рождения, дата смерти Прискорбно, но вы закончили свой мирской путь и по вашим показателям должны отправиться в чистилище, там немного побродите и в рай. Зайдите внутрь лифта, а там вас встретят. Женя был рад слову "рай", но никак глаголу "закончили". Он не вполне улавливал всю суть дела, но серьёзность положения чувствовал. Если всё происходящее было реальностью, то перспектива провести скорую и ближайшую вечность в самом лучшем из возможных мест несказанно радовала.

Но Катя-то жива, а судя по тому, что она следит за своим здоровьем и не связывается с плохими компаниями, то в таком состоянии она пробудет ещё лет шестьдесят. И ведь это полбеды: дождаться можно всегда.

А если она успеет встретить любовь всей жизни, которой уже точно не окажется Женя? Так дела не пойдут. Нужно срочно что-то предпринять. Понимаю, вам трудно осмыслить, ведь это за рамками ваших представлений. Вас уже заждался лифт, а меня -Татьяна Петровна. Гениальная мысль! Если эта граница тонкая, то должна легко рваться. Женя присел, ухватился за пол благо он оказался довольно упругим и со всей силы рванул. Пространство озарил яркий свет, под ногами пошёл неизвестный поток.

Сейчас выбросит вас куда-нибудь не туда, а искать уже будет некому. Я понимаю, что у вас есть мысль вернуться к жизни, но вероятность эта уходит далеко за миллионные. Зачем же терять такую возможность попасть в рай? Если хотите, давайте я вам характеристику подправлю, и вы спокойно пройдёте в лифт и сразу туда, — жнец поднял палец вверх и присвистнул.

Силуэт посмотрел на часы, выругался и растворился. Теперь в пустоте стало окончательно пусто. Мелькало белое, красное, жёлтое зарево. Пробирало ясным холодом. Откуда-то послышался женский голос, вой сирены, и вот перед глазами начала возникать знакомая улица с тем же злосчастным кафе.

Катя плакала, всё время говорила, что скорая уже близко. Всё тело болело. То самое признание с каждой новой попыткой таяло. Теперь Женя принял решение просто сказать те заветные слова, да и девушки по натуре своей очень чувствительны, поэтому обстановка отчасти была выигрышной. Скорая помощь оказалась и вправду скорой. Врачи оперативно подхватили Женю на полуслове и положили на носилки. Они направились к машине, а Катя всё удалялась. После окончания погрузки носилок с Женей, машина тронулась.

Врачи, сидевшие рядом с ним, обсуждали фантастическое излечение Татьяны Петровны: ей оставалось жить считанные дни, а она чуднейшим образом выздоровела. Но Женю это сейчас ни капли не касалось. Всего его занимали мысли о трёх провальных попытках. Это где таких удачливых находят? Чувствовал он себя подавленно. В большие окна дверей бил слепящий свет. Романтики обратятся именно к этим коренным стихам, в народных сказках, легендах, преданиях они откроют подлинную, неукрашенную природу, обратятся к истокам, к корням.

И в то самое время, когда молодой Гоголь еще только просил у матери «расспросить старожилов», сообщить ему «все возможные поверья и обычаи», эти украинские поверья и обычаи в году уже появились в свет в «Русалке» и «Оборотне» Ореста Сомова.

Орест Сомов — первооткрыватель фольклора в русской литературе. Он широко использовал сказки, поверья, легенды, пословицы, поговорки, небылицы в лицах, народную демонологию. Во многих его сказках нетрудно узнать черты народных «страшилок», что тоже вполне соответствовало традициям русского и европейского романтизма.

Немалой популярностью пользовались у читателей той поры всевозможные переводные и отечественные романы «ужасов», среди которых был, например, «Вампир», приписываемый Байрону он вышел в году в Москве в переводе и с комментариями П. Об этих романах «ужасов» и писал Орест Сомов во вступлении к «Оборотню»: «Корсары, Пираты, Гяуры, Ренегаты и даже Вампиры попеременно, один за другими, делали набеги на читающее поколение или при лунном свете закрадывались в будуары чувствительных красавиц.

Воображение мое так наполнено всеми этими живыми и мертвыми страшилищами, что я, кажется, и теперь слышу за плечами щелканье зубов Вампира». При этом сам Орест Сомов обращался не к этим общелитературным страшилищам , а к русской народной демонологии. Гоголя — эти и многие другие произведения так называемой «неистовой» школы в русском и европейском романтизме литература «ужасов» своего времени основывались на фольклоре.

Народные «страшилки» — один из древнейших фольклорных жанров. Слушая сказку о «мертвецах, о подвигах Бовы», засыпал юный Пушкин, «страшные рассказы зимою в темноте ночей» пленяли пушкинскую Татьяну Ларину, ими заслушивались мальчики в тургеневском «Бежином луге».

В е годы эти «страшилки» впервые ввел в литературу Орест Сомов. Почти одновременно с «Малороссийскими былями и небылицами» Порфирия Байского под таким псевдонимом выступал в печати Орест Сомов и всякой невидалью , которую «швырнул в свет какой-то пасичник» Рудый Панько, в году стали выходить «Были и небылицы казака Владимира Луганского» Владимира Даля.

Более пятидесяти лет отдал Владимир Иванович Даль созданию «Пословиц русского народа» и «Толкового словаря живого великорусского языка» — выдающихся памятников народной языковой культуры, но в е годы современники Пушкина и Гоголя знали не лексикографа и языковеда Владимира Даля, а сказочника казака Луганского «Твоя от твоих!

Сказочнику казаку Луганскому — сказочник Александр Пушкин», — с такой дарственной надписью Пушкин вручил Владимиру Далю свою «Сказку о рыбаке и рыбке». В воспоминаниях Владимира Даля о Пушкине сохранились слова поэта: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке.

А как это сделать — надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!

Выучиться говорить по-русски , добиться такого же русского раздолья, как в сказке, — подобные задачи еще только ставились в литературе Пушкиным и Гоголем. Народный язык — вот главное, что выделяет в сказке и Владимир Даль. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывается такой вольный простор и широкий разгул в народной сказке… Сказочник хотел только на первый случай показать небольшой образчик запасов, о которых мы мало или вообще не заботимся, между тем как рано или поздно без них не обойтись».

Насколько удалось Владимиру Далю выполнить эту задачу, можно судить по отзывам современников. Например, Н. Гоголя, признававшегося: «Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигает ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни».

О необыкновенном впечатлении, которое произвели сказки казака Луганского, скажет И. Тургенев: «Они обратили на себя всеобщее внимание читателей русским складом ума и речи, изумительным богатством чисто русских поговорок и оборотов». Стоит только добавить, что эти сказки казака Луганского нельзя отделять от научных трудов Владимира Даля. Сказки во многом предваряют и «Пословицы русского народа» и «Толковый словарь», в которых языковые сокровища народа собраны воедино, систематизированы, а здесь же, в сказках, они представлены в живой, естественной среде своего бытования.

Владимир Даль применил в сказках принцип, который позднее ляжет в основу «Пословиц русского народа», расположенных не в обычном азбучном порядке «Этот способ, — отмечает он, — самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться» , а по смысловому значению. По смысловым «гнездам» расположены слова и в «Толковом словаре», что также позволило сохранить язык в живом бытовании, не разрушая логических связей.

Даля, — отмечал А. Хомяков, — резко отличается от всех появившихся прежде его: это будет словарь не языка письменного и книжного, но языка устного; не языка мертвого, а живого; в нем выступит ясно и отчетливо все богатство, вся своеобразность, вся затейливость русского слова. В нем, в порядке букв, увидим не простое собрание слов, но самую ту живую мысль, которую привыкли называть языком народным». На смысловых противоречиях пословиц и поговорок основана «Сказка о нужде, о счастии и о правде», а в «Сказке о кладах» введены едва ли не все пословицы и поговорки, присловья и поверья о кладах и кладоискателях.

Эту сказку Владимира Даля интересно сравнить с «Заколдованным местом», завершающим вторую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Повесть Гоголя тоже основана на народных легендах и сказках о заколдованных, «обморочных» местах. Правда, иной раз может показаться, что Владимир Даль слишком уж перенасыщает свои сказки пословицами и поговорками, не соблюдает некой меры, а потому сказки его выглядят несколько искусственными.

Но это не так. Прочитайте подлинные фольклорные записи выдающегося сказочника прошлого века Абрама Новопольцева, и вы убедитесь, что Владимир Даль воссоздавал образ именно реального народного сказочника-балагура, скомороха.

Да и самая обыденная, бытовая народная речь бывает точно так же унизана пословицами и поговорками. Вот, например, документальная запись разговора знаменитой «народной поэтессы» Ирины Андреевны Федосовой со своим мужем. Барсов, — когда она ласкает своего мужа, но еще интереснее, когда она начинает бранить его: благоверный ее любит выпить: «Волыглаз большеглазый ты эдакой!

Спородила меня мама, да не приняла яма. И черт меня понес за тебя. Почет ли в тебе, прибыль ли в тебе, разум ли в тебе? Живешь доле, греха боле. Умрет пьяница, тридцать лет дух не выходит; не тихомерная милостыня, не земные поклоны, ничто ему не помогает: пьянство души потопленье, семейству разоренье. Смотри, Яков, что гренешь, то и хлебнешь. Полно шавить баловать : на огонь да на пропой казны не наполнишь.

Нет, уж видно, с пьяным, с упрямым пива не сваришь, а сваришь, так не выпьешь: лапой гладит, а другой в щеку ладит; нет разума под кожей, не будет на коже.

Вот уж торговала я в лавочке, да вышла с палочкой; за добрым мужем, как за городом, за худым мужем и огородбища нет; есть за кем реке брести да мешок нести. Из чину в чин, а домой ни с чим». Это, повторяю, запись самого обыкновенного бытового разговора, более того — семейной ругани. Сказочники же были подлинными художниками слова, их мастерство и заключалось в том, что они не просто пересказывали своими словами известные сказочные сюжеты, а каждый раз создавали новые необыкновенные словесные узоры, плели словесную вязь.

Сказки казака Луганского внесли в русскую литературу новый стилевой прием, с них начинается так называемая сказовая проза, которая в дальнейшем найдет блестящее воплощение в сказах Николая Лескова, Алексея Ремизова, Павла Бажова.

Владимир Даль был первым, кто привнес в литературу эту живую стихию народного языка, его русское раздолье. Такая демократизация языка неизменно влекла за собой демократизацию самой литературы — в ней появлялись новые фольклорные образы, темы, сюжеты, стилевые приемы. Особое значение приобретало обращение к народной сатире. Сказки писателей имели порой столь острое социальное звучание, что публикация их становилась небезопасной для автора.

Так произошло в году с пятком первым сказок казака Луганского, запрещенных и изъятых цензурой. Последовал высочайший указ «арестовать сочинителя и взять его бумаги для рассмотрения». И Владимир Даль был арестован, его рукописи изъяты для рассмотрения. Только заступничество Жуковского спасло сказочника от Сибири.

Позднее, в году, Николай Полевой издал «Повести Ивана Гудошника», в которые вошли его «народно-исторические были» и обработки двух сказочных сюжетов. В году появилось отдельное издание еще одной сказочной обработки Николая Полевого «Об Иванушке-дурачке». Новые образы и стилевые приемы вносили в литературу романы-сказки Александра Вельтмана «Кощей Бессмертный. Былина старого времени» , «Светославич, вражий питомец» , «Новый Емеля, или Превращения» , в которых причудливо переплетались литературные и внелитературные стили, историческая действительность и фантастика, сказочные герои и реальные.

Александр Вельтман тоже пытался выучиться говорить по-русски , расширить жанровые и стилевые возможности литературы, тоже называл себя сказочником. Он вспоминал о своем воспитателе-дядьке, как Пушкин — об Арине Родионовне, а С. Аксаков — о ключнице Пелагее: «При мне был дядька Борис. Он был вместе с тем отличный башмачник и удивительный сказочник. Следить за резвым мальчиком и в то же время строчить и шить башмаки было бы невозможно, а потому, садясь за станок, он меня ловко привязывал к себе длинной сказкой, нисколько не воображая, что со временем и из меня выйдет сказочник».

В романах Александра Вельтмана действуют сказочные герои Ива Олелькович Иванушка-дурачок , Емельян Герасимович Емеля , в авторское повествование вводятся «вставные сюжеты» — народные сказки, легенды. Александр Вельтман и Владимир Даль впервые обратились к солдатским сказкам.

К тем самым, о которых Александр Бестужев-Марлинский писал в году Николаю Полевому: «Солдатских сказок невообразимое множество, и нередко они замысловаты очень. Дай-то бог, чтобы кто-нибудь их собрал: в них драгоценный, первобытный материал русского языка и отпечаток неподдельного русского духа». Пяток первый изъятых в году сказок казака Луганского открывался «Сказкой об Иване, молодом сержанте, удалой голове, без роду без племени, спроста без прозвища». Это была солдатская сказка, созданная писателем, который мог сказать о себе, что он «видел солдата не только в казарме да ученьи, видел его и в чистом поле».

Владимир Даль, как известно, был военным врачом, а Александр Вельтман — военным топографом, оба они — участники русско-турецкой войны — годов, где и познакомились, сохранив на всю жизнь верность ратной дружбе. И глубоко знаменательно, что именно они ввели в литературу солдатские сказки.

Литературная сказка утверждала себя в борьбе, в столкновении литературных мнений. Известно, какую бурную полемику вызвало самое первое обращение Пушкина к народным образам в «Руслане и Людмиле». Глаголев, считавшийся, между прочим, специалистом в области народной поэзии, писал в году в «Вестнике Европы»: «Образцы, по которым она поэма «Руслан и Людмила».

Если вам нравится переделанный в Черномора мужичок с ноготок, борода с локоть, то не худо взять и другие, столь же стихотворные выдумки: можно Руслана заставить влезть в ушко Сивки-бурки, конюшим придать ему Ивашку белу-рубашку, заставить его сделать визит Ягой-бабе, а в оправдание сослаться, что у Мильтона, у Шекспира, у Данта, у Камоэнса многие подробности — ничем не лучше!..

Кто спорит, что отечественное хвалить похвально; но можно ль согласиться, что все выдуманное Киршами Даниловыми хорошо и может быть достойно подражания? Предположение мое о пародии Кирше Данилову не основывается на умозаключениях, а на самом деле, на опытах наших поэтов». Знаменитый «Сборник Кирши Данилова» — первое собрание подлинных записей а не переделок и не стилизаций русских былин — вышел в году, почти одновременно со «Словом о полку Игореве».

И как со «Слова о полку Игореве» начинается открытие древнерусской литературы, так со «Сборника Кирши Данилова» — русского былинного эпоса. Но открытие, опять же, — в борьбе, в противостоянии идей.

Если Пушкин, по воспоминаниям современников, восхищался «Сборником Кирши Данилова», говорил «о прелести и значении богатырских сказок так назывались тогда былины. Но таких, как Пушкин, были единицы, а прославленный поэт екатерининских времен Гавриил Державин выражал общий взгляд и общепринятые эстетические идеалы. Переоценка ценностей началась со «Слова о полку Игореве», со «Сборника Кирши Данилова», с утверждения идеи народности литературы.

А потому, когда писатели и не какие-нибудь второстепенные, заднего двора литературы, а лучшие писатели того времени обратились к народной сказке, это тоже вызвало недоумение. Сенковский Барон Брамбеус , — что можно иногда вводить в повесть просторечие: но всему мерою должен быть разборчивый вкус и верное чувство изящного: а в этом грубом, сыромятном каляканье я не вижу даже искусства». Сыромятному каляканью еще предстояло утверждать себя в литературе как XIX, так и XX века, но уже Владимир Даль, как мы видели, совершенно отчетливо понимал свою задачу «познакомить земляков своих с народным языком и говором».

Сказка была в этом отношении наиболее естественной формой обращения к народному языку. Литература возвращалась в сказке к своим же истокам. При этом важно иметь представление о реальном противостоянии идей, о борьбе противоположностей того времени. А она состояла, между прочим, в том, что Белинский, написавший в году цикл статей о народной поэзии, давший высочайшую оценку «Сборнику Кирши Данилова»: «Эта книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств народной поэзии, которая должна быть знакома всякому русскому, если поэзия не чужда души его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце»; Белинский в е годы полностью отрицал сказки и Пушкина, и Жуковского, и Владимира Даля, и Петра Ершова.

Это была его принципиальная позиция. О сказках Пушкина он писал в году: «Самые эти сказки — они, конечно, решительно дурны, конечно, поэзия и не касалась их; но все-таки они целою головою выше всех попыток в этом роде других наших поэтов. Мы не можем понять, что за странная мысль овладела им и заставила тратить свой талант на эти поддельные цветы. Русская сказка имеет свой смысл, но только в том виде, как создала ее народная фантазия; переделанная же и приукрашенная, она не имеет решительно никакого смысла».

Ту же самую мысль он разовьет в статье о «Былях и небылицах казака Луганского», говоря об авторе, Владимире Дале: «Вся его гениальность состоит в том, что он умеет кстати употреблять выражения, взятые из народных сказок; но творчества у него нет и не бывало; ибо уже одна его замашка переделывать на свой лад народные сказки, достаточно доказывает, что искусство не его дело».

Но именно такая позиция «неистового Виссариона» не покажется ни неожиданной, ни странной, если учитывать основную идею, из которой он исходил. Идею о неприкосновенности, самоценности народного творчества. Отсюда его максимализм. И Белинский был абсолютно прав: только подлинные фольклорные записи, а не переделки и не поддельные цветы могли дать представление о народной сказке. Но таких записей попросту не было — ни одного издания сказок, равного «Сборнику Кирши Данилова».

Знаменитые собрания сказок А. Афанасьева, И. Худякова, Д. Садовникова — это достижения фольклористики уже 60—х годов, а в е годы самым известным изданием был трехтомник И. Сахарова «Сказания русского народа», состоявшего в основном из стилизаций и переделок. В том-то и парадокс, что литературная сказка появилась раньше фольклорной, а потому и могла восприниматься как ее подмена. Хотя основное отличие пушкинских сказок от сказок Левшина и Чулкова как раз и состояло в том, что он — не подновлял и не переделывал, а утверждал принципы нового литературного жанра.

Фольклор входил в литературу, а не литература переделывала фольклор. Белинский призывал писателей описывать под диктовку народа, иными словами — стать собирателями, фольклористами.

Что, кстати, тоже являлось одной из первостепеннейших задач русской культуры — записать, сохранить сокровища народа. И почти все писатели пушкинского круга, как известно, были собирателями. Пушкин первым стал вкладчиком «Собрания народных песен П.

Но подобное описывание не исключало, а наоборот, способствовало проникновению фольклора в литературу. Ведь далеко не случайно именно в пушкинское время на соединении фольклорных и литературных традиций появилась не только литературная сказка, но и такой новый поэтический и музыкальный жанр, как «русская песня».

И поэзия Алексея Кольцова — это тоже соединение фольклора и литературы. Пройдут десятилетия, и те же самые «вечные» проблемы взаимодействия литературы и фольклора будут заново решать Л. Толстой, Н.

Лесков, М. Салтыков-Щедрин, создавшие свои литературные сказки в е годы почти одновременно. При этом каждый из них на одном и том же «материале» решал совершенно разные художественные задачи. И каждый обращался в сказках не к прошлому, а к самым актуальным проблемам современности.

В этом отношении сказочник Салтыков-Щедрин был таким же органичным продолжением традиций русской народной сатиры, как и сказочник Александр Пушкин, сказочник Владимир Даль. А его сказка «Богатырь» разделила судьбу пушкинской «Сказки о попе и о работнике его Балде» и пятка первого «Былей и небылиц казака Луганского» — все они оказались в числе запрещенных. Сказочник Лев Толстой — это тоже одна из ярчайших страниц в истории русской литературы.

Уже создав «Войну и мир» и «Анну Каренину», великий писатель пришел к отрицанию литературы и литературного языка. Страхов в письме к Н. Данилевскому от 23 сентября года рассказывал о занятиях Толстого в этот период духовного кризиса и исканий: «Однажды он повел меня и показал, что он делает между прочим.

Он выходит на шоссе четверть версты от дома и сейчас же находит в нем богомолок и богомольцев. С ними начинаются разговоры и, если попадаются хорошие экземпляры и сам он в духе, он выслушивает удивительные рассказы».

А заканчивается это письмо знаменательными словами: «Он стал удивительно чувствовать красоту народного языка и каждый день делает открытия новых слов и оборотов, каждый день все больше бранит наш литературный язык, называя его не русским, а испанским. Все это, уверен, даст богатые плоды». В данном случае важен сам факт обращения писателя к народному языку.

Толстой поставил перед собой вполне определенную задачу: научиться писать по-новому, пройти «школу» народной словесности, устной народной речи, понять и усвоить «язык, которым говорит народ». В сохранившихся «Записных книжках» Толстого года — десятки, сотни услышанных им слов, фраз, «языковых заготовок», которые войдут потом во многие его произведения.

Есть среди них и такая дневниковая запись: «Олонецкой губернии былинщик. Пел былину Иван Грозного…» Речь идет о первом знакомстве Толстого с олонецким сказителем Василием Петровичем Щеголенком, которое состоялось 5 апреля года в Москве у собирателя и исследователя Е.

Барсова того самого, который записал разговор с мужем Ирины Федосовой. Позднее Барсов расскажет об этой встрече писателя с народным сказителем: «Просидел тогда Толстой у меня до поздней ночи. Толстой так увлекся сказами и былинами Щеголенка, что пригласил его к себе, и он, уже совсем старый, — ему тогда было под восемьдесят, — прогостил у Толстого месяца три».

В воспоминаниях сына писателя Ильи Львовича сохранилось довольно подробное описание пребывания олонецкого сказителя в Ясной Поляне. Есть в них и такая деталь: «Папа слушал его с особенным интересом, каждый день заставлял рассказывать его что-нибудь новое, и у Петровича всегда что-нибудь находилось. Он был неистощим». Эти «мужицкие новеллы» Щеголенка тоже сохранились в «Записных книжках» Толстого года. На их основе он начал создавать в году цикл «народных рассказов».

В его основе — легенда «Архангел», услышанная и записанная Толстым от сказителя Щеголенка. И он тоже создан на основе народной легенды, записанной от олонецкого сказителя. И этот рассказ создан на основе легенды, услышанной и записанной от Щеголенка.

Это «народные рассказы», написанные Толстым в — годах. А через четверть века он вновь вернется к своим «языковым заготовкам» и записям легенд Щеголенка. Так, уже в — годах появится один из лучших рассказов «Круга чтения» — «Корней Васильев» и тогда же «Молитва», тоже созданные на основе легенд, услышанных в году от Олонецкой губернии былинщика Василия Петровича Щеголенка.

Встреча с олонецким сказителем, его «мужицкие новеллы» оставили неизгладимый след в творчестве Толстого. И все-таки сами идеи возникли значительно раньше, были результатом многолетних раздумий и размышлений.

СКАЗКА КАК ДЕД НАСРАЛ В КОЛЯСКУ

Уже в году молодой волонтер Кавказской армии, еще только начавший писать свое «Детство», занес в дневник такое неожиданное наблюдение: «У народа есть своя литература — прекрасная, неподражаемая, но она не подделка, она выпевается из среды самого народа». И первые свои фольклорные записи Толстой сделал там же, на Кавказе.

Более чем за четверть века до встречи с олонецким сказителем Щеголенком он записал в дневник изустные рассказы гребенского казака Епифана Сехина Епишки, а в «Казаках» — Ерошки. От восьмидесятилетнего Епишки Толстой впервые записал и редчайший вариант русской былины, бытовавшей на Тереке, которую ни до, ни после него не удалось записать ни одному фольклористу. И в этом отношении запись Толстого считается в фольклористике открытием эпической традиции русских казаков на Тереке. В начале х годов, после завершения «Войны и мира», Толстой, по его собственному признанию, находился «в мучительном состоянии сомнения, дерзких замыслов невозможного или непосильного».

Среди этих дерзких замыслов — замысел романа о русских богатырях и драмы о Даниле Ловчанине. Правда, наброски очень краткие, но с таких же начиналась толстовская эпопея «Война и мир».

В дневниках Софьи Андреевны Толстой есть подробная запись от 14 февраля года о замысле драмы о Даниле Ловчанине и романа о богатырях: «Он стал читать русские сказки и былины. Навел его на чтение замысел писать и составлять книги для детского чтения для четырех возрастов, начиная с азбуки. Сказки и былины приводили его в восторг. Былина о Даниле Ловчанине навела его на мысль написать на эту тему драму. Сказки и типы, как, например, Илья Муромец, Алеша Попович и многие другие, наводили его на мысль написать роман и взять характеры русских богатырей для этого романа.

Особенно ему нравился Илья Муромец. Он хотел в своем романе описать его образованным и очень умным человеком, происхождением мужик и учившийся в университете. Я не сумею передать тип, о котором он говорил мне, но знаю, что он был превосходен». Замысел не был осуществлен, сам Толстой относил его к числу неосуществимых, но идеи остались. Главная из них — необходимость обращения к литературе, которую создал сам народ. В мае года Толстой так сформулировал свои мысли по этому поводу: «Ни одному французу, немцу, англичанину не придет в голову, если он не сумасшедший, остановиться на моем месте и задуматься о том — не ложные ли приемы, не ложный ли язык тот, которым мы пишем и я писал; а русский, если он не безумный, должен задуматься и спросить себя: продолжать ли писать, поскорее свои драгоценные мысли стенографировать, или вспомнить, что и Бедная Лиза читалась с увлечением кем-то и хвалилась, и поискать других приемов и языка.

И не потому, что так рассудил, а потому, что противен этот наш теперешний язык и приемы, а к другому языку и приемам он же и случился народный влекут мечты невольные». Каждая из четырех «Книг для чтения» заканчивалась былиной, правда, пользовался он при этом не своими записями, а книжными источниками.

В — годах он создал «Сказку об Иване-дураке и его двух братьях» и сказку «Работник Емельян и пустой барабан», в основу которых легли известные сказочные сюжеты и образы, но уже не просто обработанные.

Сказки об Иване-дураке и Емеле, как и «народные рассказы» — это именно литературные произведения, подчиненные определенному авторскому замыслу, выражающие авторские идеи. Толстой достигает совершенно иного уровня воплощения в литературе фольклорного материала. Толстой был убежден, что залог возрождения литературы — в народности, в обращении к фольклору, «в изучении русской народной поэзии всякого рода». Собственно, так оно и происходило во все времена: литература, терявшая связь с народным творчеством, теряла связь с народом.

Так было во времена Пушкина, вернувшего литературе эту утерянную связь времен , и так неоднократно повторялось и повторяется поныне. Этому пути он останется верен и в последующих книгах «За волшебным колобком», «Кащеева цепь», соединивших реальные и сказочные мотивы. Из фольклора вышел и современник Пришвина Алексей Ремизов. Его первые книги «Посолонь» , «Докука и балагурье» — это оригинальнейшие сказочные фантазии и стилизации, так поразившие современников «чистотой необычайной, музыкой стихийной» А.

Белый , в основе которых подлинные фольклорные записи. Со сказок начинался творческий путь Евгения Замятина, они во многом определили своеобразие стиля и рассказов его, и фантастической утопии «Мы».

Из фольклора вышли и такие замечательные советские писатели, как Борис Шергин, Степан Писахов, Павел Бажов, открывшие новые, еще неизведанные пласты народной культуры. После выхода «Малахитовой шкатулки» возникла целая «школа Бажова», развивающая традиции литературно-фольклорных сказов. Непосредственными преемниками Павла Бажова на Урале стали С. Власова, С. Пистоленко, в Поволжье — Михаил Кочнев. Соколов-Микитов, создав свои литературные обработки популярных сказочных сюжетов.

В е годы появились сказочные обработки Андрея Платонова, тоже ставшие продолжением традиций русской литературной сказки. А в поэзии и драматургии эти же традиции нашли отражение в пьесах-сказках Евгения Шварца, в стихотворных сказках К.

Чуковского и С. Маршака, в сказках-поэмах И. Сельвинского и С. Наровчатова, в авторских сказках В. Катаева, К. Паустовского, В. Бианки, которые тоже связаны с использованием и переосмыслением фольклорных образов, тем и сюжетов. И дело здесь не только в прямом использовании фольклорных образов, тем, сюжетов, хотя и этот традиционный путь еще далеко не исчерпан: «До третьих петухов» Василия Шукшина, «Бессмертный Кощей» Василия Белова — тому подтверждение.

Дело в том, что литература продолжает открывать — через фольклор и благодаря фольклору — все новые животворные ключи народной культуры. А потому фольклор по-прежнему остается для литературы народознанием, народоведением таково первичное значение самого понятия folk-lor: от английских слов «народ» и «знание» , а не просто одной из филологических дисциплин, изучение которой — крайне поверхностное — предусмотрено не всеми даже вузовскими программами.

Такова одна из закономерностей развития любой национальной литературы, что, собственно, и придает каждой из них черты неповторимости, самобытности. В каждой из национальных литератур есть не только свои Андерсены, но и свои Ушинские — выдающиеся педагоги-просветители, неизменно обращавшиеся к народному творчеству. Таким был Газарос Агаян, чьи сказки положили начало армянской литературе для детей. По образцу «Круга чтения» К. Ушинского, «Новой Азбуки» и «Книг для чтения» Л.

Толстого создал «Киргизскую хрестоматию» казахский просветитель Ибрай Алтынсарин, включив в нее пословицы, поговорки, легенды и сказки. Сами «бродячие» сказочные сюжеты во многом способствовали взаимодействию литератур, выявлению общих черт в фольклоре разных стран и народов. Так, читая сказки молдавского писателя Йона Крянгэ «Данила Препеляк» и «Иван Турбинка», мы без труда узнаем знакомые образы и сюжеты русских солдатских и бытовых сказок, использованных И. Соколовым-Микитовым и Андреем Платоновым, а «Говорящая рыбка» Ованеса Туманяна, конечно же, каждому напомнит «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, как литовская сказка «Медвежья лапа» Пятраса Цвирки — подобные же обработки русских сказочных сюжетов К.

Ушинского и А. Эта фольклорная общность уже сама по себе разрушает миф о некой замкнутости национальных культур. Такой «замкнутости» никогда не было ни в те времена, когда Пушкин создавал «Сказку о золотом петушке» на основе арабских источников, а «Сказку о рыбаке и рыбке» — на основе померанской сказки из сборника братьев Гримм в русских вариантах обычно действует не золотая рыбка, а липа или береза , ни в те времена, когда Владимир Даль в рассказе «Башкирская русалка» использовал башкирские предания о «чертовых» городищах и пещерах, ни в те времена, когда выдающийся латышский поэт Ян Райнис в году создал стихотворную драму «Илья Муромец» — по русским былинам, ни тем более в наши дни, когда литературные и фольклорные наследия стали общим достоянием, когда многонациональная советская литература основывается на достижениях всех национальных литератур народов СССР.

Ей-богу, уже надоело рассказывать! Да что вы думаете? Право, скучно: рассказывай, да и рассказывай, и отвязаться нельзя! Ну, извольте, я расскажу, только, ей-ей, в последний раз. Да, вот вы говорили насчет того, что человек может совладать, как говорят, с нечистым духом. Оно, конечно, то есть, если хорошенько подумать, бывают на свете всякие случаи… Однако ж не говорите этого. Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей-богу, обморочит!

Вот извольте видеть: нас всех у отца было четверо. Я тогда был еще дурень. Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! Бывало, вздумает…. Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились.

Слушать так слушать! Батько еще в начале весны повез в Крым на продажу табак. Не помню только, два или три воза снарядил он. Табак был тогда в цене. С собою взял он трехгодового брата — приучать заранее чумаковать. Нас осталось: дед, мать, я, да брат, да еще брат.

Нам это было нельзя сказать чтобы худо. Бывало, наешься в день столько огурцов, дынь, репы, цибули, гороху, что в животе, ей-богу, как будто петухи кричат. Ну, оно притом же и прибыльно. Проезжие толкутся по дороге, всякому захочется полакомиться арбузом или дынею. Да из окрестных хуторов, бывало, нанесут на обмен кур, яиц, индеек. Житье было хорошее. Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай!

А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было… ну, и разольются! Раз, — ну вот, право, как будто теперь случилось, — солнце стало уже садиться; дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прикрывал их днем, чтоб не попеклись на солнце.

По дороге тянулось точно возов шесть. Впереди шел чумак уже с сизыми усами. Не дошедши шагов — как бы вам сказать — на десять, он остановился.

И Болячка здесь? Что за дьявол! А, га, га! Волов распрягли и пустили пастись на траву. Возы оставили на дороге; а сами сели все в кружок впереди куреня и закурили люльки.

Но куда уже тут до люлек? После полдника стал дед потчевать гостей дынями. Вот каждый, взявши по дыне, обчистил ее чистенько ножичком калачи все были тертые, мыкали немало, знали уже, как едят в свете; пожалуй, и за панский стол хоть сейчас готовы сесть , обчистивши хорошенько, протолкнул каждый пальцем дырочку, выпил из нее кисель, стал резать по кусочкам и класть в рот.

Где, Остап, твоя сопилка? А ну-ка козачка! Фома, берись в боки! Я был тогда малый подвижной. Старость проклятая! Долго глядел дед на нас, сидя с чумаками.

Я замечаю, что у него ноги не постоят на месте: так, как будто их что-нибудь дергает. Что ж вы думаете? Вот как танцуют! Ну, нечего сказать, танцевать-то он танцевал так, хоть бы и с гетьманшею. Мы посторонились, и пошел хрен вывертывать ногами по всему гладкому месту, которое было возле грядки с огурцами.

Только что дошел, однако ж, до половины и хотел разгуляться и выметнуть ногами на вихорь какую-то свою штуку, — не подымаются ноги, да и только! Что за пропасть! Разогнался снова, дошел до середины — не берет! Ну, как наделать страму перед чумаками? Пустился снова и начал чесать дробно, мелко, любо глядеть; до середины — нет!

«ПоZыVнОй – Победа!» Антология современной патриотической поэзии

И в самом деле сзади кто-то засмеялся. Оглянулся: ни баштану, ни чумаков, ничего; назади, впереди, по сторонам — гладкое поле. Начал прищуривать глаза — место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в небе.

С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу.

Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка. Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы не позабыть после! Вот, перетянувши сломленную, видно, вихрем, порядочную ветку дерева, навалил он ее на ту могилку, где горела свечка, и пошел по дорожке. Молодой дубовый лес стал редеть; мелькнул плетень. Вот и плетень его! Поздненько, однако ж, пришел он домой и галушек не захотел есть.

Разбудивши брата Остапа, спросил только, давно ли уехали чумаки, и завернулся в тулуп. И когда тот начал было спрашивать:. Но где уж там ему спалось! Нечего сказать, хитрая была бестия, дай боже ему царствие небесное! Иной раз такую запоет песню, что губы станешь кусать. Вот минул и плетень, и низенький дубовый лес. Промеж деревьев вьется дорожка и выходит в поле. Кажись, та самая. Вышел и на поле — место точь-в-точь вчерашнее: вон и голубятня торчит; но гумна не видно.

То, стало быть, подалее; нужно, видно, поворотить к гумну! Опять поворотил поближе к голубятне — гумно спряталось. В поле, как нарочно, стал накрапывать дождик. Побежал снова к гумну — голубятня пропала; к голубятне — гумно пропало.

Влез в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать что-то сквозь зубы и приголубливать черта такими словами, каких я еще отроду не слыхивал.

Признаюсь, я бы, верно, покраснел, если бы случилось это среди дня. На другой день проснулся, смотрю: уже дед ходит по баштану как ни в чем не бывало и прикрывает лопухом арбузы. Теперь таких дынь я нигде и не видывал.

Правда, семена ему что-то издалека достались. Ввечеру, уже повечерявши, дед пошел с заступом прокопать новую грядку для поздних тыкв. Стал проходить мимо того заколдованного места, не вытерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: «Проклятое место! Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит голубятня, а с другой гумно. Вон и дорожка! Как бы только не ошибиться».

Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла; на могиле лежал камень, заросший травою.

Велик проклятый камень! Теперь живее пойдет дело». Тут дед остановился, достал рожок, насыпал на кулак табаку и готовился было поднести к носу, как вдруг над головою его «чихи! Осмотрелся — никого нет. Стал копать — земля мягкая, заступ так и уходит. Вот что-то звукнуло. Выкидавши землю, увидел он котел. Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! Экая мерзостная рожа! Принялся снова за котел — нет, тяжел! Что делать?

Тут же не оставить! Вот, собравши все силы, ухватился он за него руками. Достал рожок; прежде, однако ж, чем стал насыпать, осмотрелся хорошенько, нет ли кого: кажись, что нет; но вот чудится ему, что пень дерева пыхтит и дуется, показываются уши, наливаются красные глаза; ноздри раздулись, нос поморщился и вот так и собирается чихнуть. Схватил скорее котел и давай бежать, сколько доставало духу; только слышит, что сзади что-то так и чешет прутьями по ногам… «Ай!

Уже с хутора давно пришла мать и принесла горшок горячих галушек. Нет да и нет деда! Стали опять вечерять сами. На небе было-таки темненько. Верно, кто-нибудь из хлопцев, шаля, спрятался сзади и подталкивает ее. Глядь — дед. Ну, кто его знает! Ей-богу, думали, что бочка лезет. Признаюсь, хоть оно и грешно немного, а, право, смешно показалось, когда седая голова деда вся была окутана в помои и обвешана корками с арбузов и дыней.

Ну, хлопцы, будет вам теперь на бублики! Будете, собачьи дети, ходить в золотых жупанах! Посмотрите-ка, посмотрите, сюда, что я вам принес! Что ж бы, вы думали, такое там было? Вот то-то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое.

Плюнул дед, кинул котел и руки после того вымыл. У него правды и на копейку нет! А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана. Так вот как морочит нечистая сила человека!

Я знаю хорошо эту землю: после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки. Земля славная! Засеют как следует, а взойдет такое, что и разобрать нельзя: арбуз не арбуз, тыква не тыква, огурец не огурец… черт знает что такое! Маленькая хатка ее стояла в лесу, где лежит дорога к Китаевой пустыни: здесь, пополам с горем, перебивалась она трудами рук своих, вместе с шестнадцатилетнею Горпинкою [1] , дочерью и единою своею отрадою.

И подлинно дочь дана была ей на отраду: она росла, как молодая черешня, высока и стройна; черные ее волосы, заплетенные в дрибушки, отливались как вороново крыло под разноцветными скиндячками [2] , большие глаза ее чернелись и светились тихим огнем, как два полуистухших угля, на которых еще перебегали искорки.

Бела, румяна и свежа, как молодой цветок на утренней заре, она росла на беду сердцам молодецким и на зависть своим подружкам. Мать не слышала в ней души, и труженики божии, честные отцы Китаевой пустыни, умильно и приветливо глядели на нее как на будущего своего собрата райского, когда она подходила к ним под благословение. Что же милая Горпинка так называл ее всякий, кто знал стала вдруг томна и задумчива?

Отчего не поет она больше, как вешняя птичка, и не прыгает как молодая козочка? Отчего рассеянно глядит она на все вокруг себя и невпопад отвечает на вопросы? Не дурной ли ветер подул на нее, не злой ли глаз поглядел, не колдуны ли обошли?..

Статен телом и пригож лицом, богат и хорошего рода, Казимир вел жизнь молодецкую: пил венгерское с друзьями, переведывался на саблях за гонор [3] , танцевал краковяк и мазурку с красавицами. Но в летнее время, наскуча городскими потехами, часто целый день бродил он по сагам [4] днепровским и по лесам вокруг Киева, стрелял крупную и мелкую дичь, какая ему попадалась.

В одну из охотничьих своих прогулок встретился он с Горпинкою. Милая девушка, от природы робкая и застенчивая, не испугалась, однако ж, ни богатырского его вида, ни черных, закрученных усов, ни ружья, ни большой лягавой собаки: молодой пан ей приглянулся, она еще больше приглянулась молодому пану.

Слово за слово, он стал ей напевать, что она красавица, что между городскими девушками он не знал ни одной, которая могла бы поспорить с нею в пригожестве; и мало ли чего не напевал он ей? Первые слова лести глубоко западают в сердце девичье: ему как-то верится, что все, сказанное молодым красивым мужчиною, сущая правда. Горпинка поверила словам Казимира, случайно или умышленно они стали часто встречаться в лесу, и оттого теперь милая девушка стала томна и задумчива.

В один летний вечер пришла она из лесу позже обыкновенного. Мать пожурила ее и пугала дикими зверями и недобрыми людьми. Горпинка не отвечала ни слова, села на лавке в углу и призадумалась.

Долго она молчала; давно уже мать перестала делать ей выговоры и сидела, также молча, за пряжею; вдруг Горпинка, будто опомнясь и пробудясь от сна, взглянула на мать свою яркими, черными своими глазами и промолвила вполголоса:. Кто знает, что на душе у иноверца, у католика?.. Ты знаешь, что у нас в Киеве, за грехи наши, много и колдунов и ведьм [6]. Лукавый всегда охотнее вертится там, где люди ближе к спасенью.

Горпинка не отвечала на это, и разговор тем кончился. Милая, невинная девушка была уверена, что ее Казимир не лиходей и не лукавый искуситель, и потому она с досадою слушала речи своей матери: «Он так мил, так добр!

Можно ли, чтобы с таким лицом, с такою душою, с таким сладким, вкрадчивым голосом он мог иметь на меня недобрые замыслы? Таким нашептыванием легковерного сердца убаюкивала себя неопытная, молодая девушка; а между тем мелькали дни, недели, месяцы — Казимир не являлся и не давал о себе вести.

Прошел и год — о нем ни слуху ни духу. Горпинка почти не видела света божьего: от света померкли ясные очи, от частых вздохов теснило грудь ее девичью. Мать горевала о дочернем горе, иногда плакала, сидя одна в ветхой своей хатке за пряжею, и, покачивая головою, твердила: «Не быть добру! Это наказание божие за грехи наши и за то, что несмысленая полюбила ляха-иноверца! Долго тосковала Горпинка; бродила почти беспрестанно по лесу, уходила рано поутру, приходила поздно ночью, почти ничего не ела, не пила и иссохла как былинка.

Знакомые о ней жалели и за глаза толковали то и другое; молодые парни перестали на нее заглядываться, а девушки ей завидовать. Услужливые старушки советовали ей идти к колдуну, который жил за Днепром, в бору, в глухом месте: он-де скажет тебе всю правду и наставит на путь, на дело! Горе придает отваги: Горпинка откинула страх и пошла. Осенний ветер взрывал волны в Днепре и глухо ревел по бору; желтый лист, опадая с деревьев, с шелестом кружился по дороге, вечер хмурился на дождливом небе, когда Горпинка пошла к колдуну.

Что сказал он ей, никто того не ведает; только мать напрасно ждала ее во всю ту ночь, напрасно ждала и на другой день, и на третий: никто не знал, что с нею сталось! Один монастырский рыболов рассказывал спустя несколько дней, что, плывя в челноке, видел молодую девушку на берегу Днепра: лицо ее было исцарапано иглами и сучьями деревьев, волосы разбиты и скиндячки оборваны; но он не посмел близко подплыть к ней из страха, что то была или бесноватая, или бродящая душа какой-нибудь умершей, тяжкой грешницы.

Бедная старушка выплакала глаза свои. Чуть свет вставала она и бродила далеко, далеко, по обеим берегам Днепра, расспрашивала у всех встречных о своей дочери, искала тела ее по песку прибрежному и каждый день с грустью и горькими слезами возвращалась домой одна-одинехонька: не было ни слуху, ни весточки о милой ее Горпинке! Она клала на себя набожные обещания, ставила из последних трудовых своих денег большие свечи преподобным угодникам печерским: сердцу ее становилось от того на время легче, но мучительная ее неизвестность о судьбе дочери все не прерывалась.

Миновала осень, прошла и суровая зима в напрасных поисках, в слезах и молитвах. Честные отцы, черноризцы Китаевой пустыни, утешали несчастную мать и христиански жалели о заблудшей овце; но сострадание и утешительные их беседы не могли изгладить горестной утраты из материнского сердца. Настала весна; снова старуха начала бродить по берегам Днепра, и все так же напрасно. Она хотела бы собрать хоть кости бедной Горпинки, омыть их горючими слезами и прихоронить, хотя тайком, на кладбище, с православными.

И этого, последнего утешения лишала ее злая доля. Те же услужливые старушки, которые наставили дочь идти к колдуну, уговаривали и мать у него искать помощи. Кто тонет, тот и за бритву рад ухватиться, говорит пословица. Старуха подумала, подумала — и пошла в бор. Там, в страшном подземелье или берлоге, жил страшный старик. Никто не знал, откуда он был родом, когда и как зашел в заднепровский бор и сколько ему лет от роду; но старожилы киевские говаривали, что еще в детстве слыхали они от дедов своих об этом колдуне, которого с давних лет все называли Боровиком: иного имени ему не знали.

Когда старая Фенна [7] , мать Горпинки, пришла на то место, где, по рассказам, можно было найти его, то волосы у нее поднялись дыбом и лихорадочная дрожь ее забила… Она увидела старика, скрюченного, сморщенного, словно выходца с того света: в жаркий майский полдень лежал он на голой земле под шубами, против солнца и, казалось, не мог согреться. Около него был очерчен круг, в ногах у колдуна сидела огромная черная жаба, выпуча большие зеленые глаза; а за кругом кипел и вился клубами всякий гад: и ужи, и змеи, и ящерицы; по сучьям деревьев качались большие нетопыри, а филины, совы и девятисмерты [8] дремали по верхушкам и между листьями.

Лишь только появилась старуха — вдруг жаба трижды проквакала страшным голосом, нетопыри забили крыльями, филины и совы завыли, змеи зашипели, высунув кровавые жала, и закружились быстрее прежнего. Старик приподнялся, но, увидя дряхлую, оробевшую женщину, он махнул черною ширинкою с какими-то чудными нашивками красного шелка — и мигом все исчезло с криком, визгом, вытьем и шипеньем: одна жаба не слазила с места и не сводила глаз с колдуна.

сказка как дед насрал коляску

Это одно мое детище, как порох в глазу…. Проберись на ту поляну, очерти клыком круг около себя и в середине круга воткни черную свечу.