Сколько я еще проживу
Ем разные продукты, дорогие. Чтобы оставить комментарии, необходимо авторизоваться. Поможет ли подорожание проезда воронежскому транспорту стать лучше 2 views. Она и в городе недавно преследовала меня в гостях у мамы, где все разговоры были о смерти. Так возможно ли обрести душевный покой, если внутри чувствуешь себя калекой, склеенным из осколков не связанных между собой обстоятельств?..
Я пришла — и врач тут же начала меня отчитывать сразу на «ты»: «Ты где была? Ты почему тянула время? Я думаю: «Зачем она мне это говорит, что случилось, что я сделала не так? Даже сначала оглянулась, думала, она не со мной разговаривает. Посмотрела — я одна — она ко мне обращается. Она была уверена с первого посещения, что это у меня точно есть онкологическое заболевание.
Коллаж и фотографии Полины Скомаровской для Фонда Ройзмана. Ты запустила свою болезнь, ты понимаешь, что тебе нужно срочно лечиться?
Я тебе срочно выписываю анализы, прямо завтра беги в онкодиспансер, прямо беги за помощью! Наш доктор — своеобразная женщина. Мне показалось, она убеждена, что надо говорить всё, как есть, и нельзя давать людям расслабляться ни на секунду. Нужно напугать человека, чтобы он не ждал, не терял времени. Если бы она сказала мне мягко: «Может быть, вам надо пройти обследование», — я бы, наверное, ещё тянула время. Думаю, она насмотрелась в кабинете на сопли, слёзы, истерики. Может быть, щадя себя, она приняла позицию нападения.
Я в шоке, будто на автомате, оделась, взяла все бумажки, документы и вышла. Был ноябрь, уже стемнело, на улице было тихо и морозно, был сильный снегопад. Люди шли с работы, детишки с санками, какие-то парочки, а у меня крутилась одна мысль: «Всего час назад я была такой же, как и вы, со своими планами и мечтами, но как жить теперь?
Где взять деньги, с чего начать? И вообще, сколько я ещё проживу? Мне хотелось кому-нибудь сообщить об этом — написать родственникам, дочери, сёстрам. Но я решила пока не беспокоить близких — а вдруг не подтвердится. Не знаю, почему я написала только коллегам, что на какое-то время пропаду из-за онкологического заболевания. Мне всё равно надо было кому-то сообщить, выплеснуть.
Я пошла пешком до дома — там несколько остановок. Страха за себя у меня тогда не было, я думала, что просто не выживу. Мне казалось, что я приду домой, лягу и не проснусь. Я не знала, как проходит лечение — никто не объяснил мне регламент, не рассказал, что с человеком происходит, какие операции его ждут. Я начала копаться на всяких онко-форумах, где была куча ненужной информации. Чем больше я узнавала, тем страшнее мне становилось.
Больше всего меня беспокоило, как правильно выстроить линию поведения с родственниками.
Сказать родным — это больнее, чем сам диагноз. Я боялась причинить боль маме, дочке. Боялась побеспокоить людей, потому что у всех свой ритм жизни, свои планы, а я со своей болезнью вклиниваюсь в них, ведь мне потребуется помощь.
Если бы меня кто-то научил, объяснил, что в болезни нет моей вины и что родные обязательно помогут, что это моя мама, моя дочь, мои сёстры — от меня никто не откажется. Мне не хватало этого настроя. Первым о диагнозе узнал любимый человек. Мы были девять лет вместе, он был на десять лет младше — самооценка у меня тогда была до небес.
Когда я сообщила ему о диагнозе и о том, что мне надо лечиться, он заверил, что этот путь мы пройдём вместе: «Всё будет хорошо; пусть отрежут грудь, мы тебе новую поставим; не переживай; у тебя будет десять медсестер, которые будут тебя облизывать с головы до ног; я всё сделаю; я за всё заплачу».
У меня выросли крылья: «Зачем я буду беспокоить своих родных, когда у меня есть мужик, который всё возьмет на себя? Но спустя несколько дней я поняла, что ему это не интересно, что финансово он не вытянет, что это только слова. Я решила расстаться с ним, чтобы не было никаких отвлекающих от лечения факторов. Я берегла каждую капельку эмоций, не хотела растрачивать свое время, мысли, силы на бессмысленные ожидания. Позже о диагнозе узнали мои сёстры и племянницы.
Маме я боялась говорить, ведь эта новость могла убить её в прямом смысле: три года назад она похоронила своего сына, моего брата, и опять такой удар. Когда брат погиб, помню, я злилась на него за то, что мама так сильно переживала, жила с этим грузом. Я никогда не думала, что сама нанесу ей такой же удар своей болезнью.
Когда диагноз подтвердили, я не могла разговаривать дня два в принципе. Я просто выла. Мне было невыносимо больно сообщать маме об этом, поэтому я попросила свою сестру сделать это за меня. Узнав о диагнозе, мама закричала так, что живущие через стену соседи прибежали, подумав, что кто-то умер. В общении с дочерью, Настей, я тянула время — говорила, что мне некогда, что я сплю, занята, просто отключала телефон. Я не знала, как сказать, боялась услышать реакцию, не представляла, как она отреагирует.
К тому же, она недавно вступила в новую должность, я боялась её отвлекать и доставлять неудобства. Но она спросила меня в лоб. Она подумала, что я поставила её на последнее место — все знают, а ей не посчитали нужным сообщить. Настина поддержка была для меня очень ценной. После каждого похода к врачу было важно с кем-то поделиться — что со мной делали, что дальше будут делать. Дочь тогда была моим наставником, учителем. Я знала, что она ищет информацию, что она девочка смышленая, что она мне поможет.
Она терпеливо ждала, когда я проревусь ей в трубку, никогда не перебивала, всё выслушивала. Я не знала, как выйти из этого состояния, успокоительные уже не помогали. Дочь давала мне советы: «Мам, может быть, тебе послушать какие-то медитации, мантры, чтобы прекратить просто плакать». Делясь с ней, я перекладывала груз ответственности на её плечи.
Я была уверена, что она вытянет меня своим оптимизмом. Как в детстве, когда она болела, я вела её за руку и говорила: «Не бойся, всё будет хорошо, я рядом». Сейчас она меня ведёт за руку, и говорит: «Я рядом, всё будет хорошо, не бойся». И она достойно всё это выдержала. Когда я лежала в больнице после операции, она не приезжала ко мне.
Она говорила: «Мам, у нас сейчас такая ситуация, либо я буду рядом с тобой сидеть, но без денег, либо я буду зарабатывать тебе на лечение и реабилитацию». Мне многие говорили: «Как так — операция, а ты одна?
Почему твоя дочь не с тобой? Да, мне хотелось, чтобы она была рядом, но я понимала, что она правильно сделала. Я рада, что у меня такая дочь. Подруги и сёстры тоже пытались поддержать меня, но писали стандартные фразы: «мы с тобой», «ты сильная».
Это не работает никак — бесполезно. Первое, что ты думаешь: «Ага, вам легко говорить, что я сильная». Когда я подстриглась налысо, каждый человек говорил: «Волосы не зубы, отрастут». Вам легко это сказать, а как это пережить молодой женщине? Я всегда ходила с длинными волосами, с причёской. Сходить в парикмахерскую, побриться налысо — это тоже испытание. Я приходила вечерами в тёмную квартиру.
Одна в четырёх стенах. До болезни я работала в частном магазине кондитерских изделий. Уже на стадии обследования было тяжело совмещать лечение и работу. Работодатель вслух не высказывал недовольство, но я видела, что ему не нравится, что я всё время отпрашиваюсь, меня постоянно надо заменять другими сотрудниками.
Я решила уволиться на время и не доставлять неудобства коллегам.
Уходила перед операцией. Работодатель не предложил помощи, просто сказал: «Ты сильная, ты выдержишь всё». Позже я решила вернуться на работу, он сказал: «Когда будешь готова, выходи, мы тебя всегда ждем».
Я уверена, что он сделал это из корыстных целей. Сотрудник я хороший, покупатели меня любили — со мной была тёплая атмосфера, уют, покой. Я вернулась. Для меня работа, поддержка покупателей были спасением. Многие, бабулечки мои любимые, говорили, что они молятся за меня, заказывают службы за моё здоровье. Что спасает героиню Тею в этой истории, учитывая, что жизнь ее началась со смерти и с пожелания смерти собственной матери? Ее спасает участие, понимание и любовь всех тех других взрослых, которые встречаются на ее пути.
Они, постепенно встраиваясь в ее психику как новый «хороший» родительский объект, совершают естественное и простое чудо: помогают ей вернуть надежду и смысл жить. Главы, написанные автором в конце книги для родителей и специалистов, кратки, разумны и опираются на опыт работы психолога в системе экстренной помощи. Родителям очень полезно почитать этот текст и, как бы ни досаждал всем взрослым подросток, быть именно тем, кто будет рядом в моменты, когда подростку смерть кажется отличным выходом.
Эта книга, я уверена, поможет многим как участливый собеседник — тот, что оказался рядом, когда никого другого рядом нет. Прекрасный текст делает то, чему я тоже учу студентов: не пытайся вытянуть другого в свой мир, особенно когда он стоит на вершине своего отчаяния.
Единственная возможность помочь ему — вместе с ним спуститься в его ад, где темно, холодно и жутко, там подать ему руку и постепенно вместе двигаться наверх, туда, где есть воздух и солнце. Другого пути нет. Я волонтер.
Работаю психологом-консультантом на линии экстренной психологической помощи для детей и взрослых. Раз в неделю я выхожу на ночное дежурство. И не было еще такой ночи, чтобы мне не позвонили с мольбой о помощи. Эти люди устали бороться за жизнь, они звонят, чтобы услышать от сонного консультанта те нужные слова, которые позволят им прожить еще один день.
Правда, сначала они утверждают: в их жизни нет ничего, что бы заставило их остаться. Эти люди полны решимости уйти из нее. И если их не прервать, они будут часами доказывать, что в их жизни все очень плохо, и единственный выход, который они видят, — «покончить с этим раз и навсегда».
Как же часто я слышу такую фразу! Но всегда робко и нерешительно прерываю этих людей. Обычно я им говорю что-то вроде того, что они позвонили в службу экстренной психологической помощи, а для меня это значит, что какая-то часть их не хочет умирать и где-то затерялся, заглох ее голосок….
Многим ли я помогла? Не знаю… Но иногда мне даже не хочется снимать трубку. Порой я устаю помогать и не вижу в этом никакого смысла. Каждый психолог-консультант знает, что такое профессиональное выгорание… Но я выбрала свой путь сознательно, поэтому обязана о себе позаботиться и беречь себя так, как рекомендую это делать моим заблудившимся в жизни абонентам. Самое больное для меня — это осознавать, что человек волен принимать любые решения и что уход из жизни может быть высшим проявлением экзистенциального выбора, на который способны люди, в отличие от животных.
Я каждого пытаюсь вытащить из лап смертельного отчаяния, но почти всегда за этим поступком стоят лишь мои страхи. Вот с такими грустными мыслями я часто возвращаюсь с ночного дежурства и падаю без чувств на кровать. Но в один вечер случилось невероятное, правда, я это поняла годы спустя. Тогда мне на электронную почту прилетела весточка — мольба о помощи. В ней было всего несколько слов: «Я опять замолчала… Помогите! Больше ничего. Я тут же позвонила. Услышала пару гудков… А потом тишина….
Говорите, слушаю вас…» — повторила я несколько раз. К такому молчанию я, конечно, привыкла, ведь на дежурстве зачастую именно с него и начинаются сложные разговоры. Но мне так и не ответили. Утром написала ей СМС-сообщение, и мы договорились о встрече. Когда встретились, я не стала спрашивать, почему она молчала в трубку, была ли это она вообще.
Я ведь не знала, кто на другом конце провода. Может, это был розыгрыш? Тогда что же побудило меня играть в такую игру? При предварительном контакте для меня очень важно услышать голос, расспросить, откуда человек узнал мои координаты. Это, на мой взгляд, если и не самый главный, то очень информативный аспект.
Звучание голоса может говорить о многом. За годы работы на линии доверия я научилась различать самые разные его оттенки, ведь это вначале единственная информация о человеке, находящемся на другом конце провода. И у того человека обо мне — тоже. Поэтому я тщательно слежу за своими интонациями, чтобы случайно не показаться грубой или неуверенной и чтобы звонящий вдруг не заметил, что мне тоже страшно… Ведь я должна ему помочь….
Уже прошли годы с тех пор, как я впервые встретилась с этой молчаливой незнакомкой. Это были долгие годы кропотливой и очень необычной совместной работы. Не знаю, кто из нас кому дал больше: я ей или она мне. Скорее у нас было взаимовлияние, как часто случается в психотерапевтических отношениях. А говорить она действительно не могла…. Я хочу рассказать историю этой девочки, которая выбрала жизнь. Она сделала это задолго до нашей с ней встречи. А сейчас она учится говорить. Пока ей трудно.
Но зато она… поет, хотя и без слов, просто напевает мелодии…. Для нее я уже не психолог. У нас теплые, дружеские отношения. Когда я прихожу к ней в гости, она угощает меня очень вкусным зеленым чаем с мятой, а я слушаю, как она поет и пока еще не совсем уверенно произносит свои первые слова…. Сегодня мне особенно не хотелось никуда торопиться.
Сырость весеннего вечера навевала тоску. Приехала домой. Брат просматривал видеокассету со свадьбы Даниеля. Меня поразили видео и фото… Как все постарели! На фотографиях тетя Клара выглядела словно забитая дворняга. Жалкое зрелище. Она глубоко несчастный человек, и мне больно за нее.
У тети Лены появилось много морщин. Она стала седой. У нее в жизни сложилось все более или менее благополучно. Я ее сильно уважаю. А мама выглядела очень измученной. Пополнела… Отросшие волосы обнажили седую голову и прибавили ей лет.
Мама пела. Правда, голос уже был не тот. Куда же делось его волшебное звучание, которое пленяло всех вокруг и завораживало души? А дядя… Я узнала от двоюродной сестры, что он болен. Его не было на свадьбе. У него все болит: спина, кости… Он лежит, не может встать.
Его никто не навещает. В доме бардак, и ему совсем нечего есть. Дядя живет на скудную пенсию, которую пропивает сразу, как получает.
Жизнь у него не сложилась. Он уже давно мертв. Лишь его тело доживает свой срок…. Сколько горечи и боли вынесли эти люди! Они прожили свою жизнь совсем не так, как хотели. А ведь могли! Почему нет? Откуда эти страдания? Хочу пожить еще немного…» — глубоко затянувшись, произнесла мама.
Мне было больно смотреть, как она курит. Но ее слова меня ранили сильнее. И я ушла. Сев в серый от налипшей пыли и от этого казавшийся очень грязным автобус, я поехала в общежитие. Почти пустой, он лениво двигался по проспекту, наезжая на длинные тени деревьев. Сквозь густой туман выглядывали редкие лучи солнца.
Мелкий дождь монотонно стучал по стеклам и нагнетал тоскливую усталость. Всю дорогу меня тошнило. На смену утомляющей тревоге пришли пустота, беспомощность и осознание бесцельно уходящей жизни. Разбитая и обессиленная от еще не прошедшей тошноты, я рухнула на кровать. Соседка еще не вернулась с учебы, а мне сегодня особенно необходимо было ощутить присутствие чего-то живого, легкого и беззаботного, что всегда приносила с собой эта бойкая, шумная, с детским лицом девчонка. Я окинула взглядом пустую комнату.
На голой стене одиноко, словно чужой, висел черно-белый портрет человека, которого давно уже нет в живых. Мне всего 21 год, но во мне живет старуха. Может, это она умирает? Иногда я ласково ее называю «женщина, умудренная опытом».
Она, может, и хочет помогать всем, кто приходит неподготовленным в этот мир, полный жестокости, потому что знает, как горько быть в нем одному. Она хочет помогать, чтобы люди преждевременно не старели… Но сегодня эта дряхлая, немощная старуха отравлена опытом. Знания превратили ее в слабое подобие человека.
Сердце давно остыло. Оно стало стальным… А как же мудрость? Это жалкое утешение. Зачем она мне? Решение съездить в родной поселок созрело внезапно и неожиданно. Мне вдруг захотелось навестить больного, всеми забытого дядю. И, повинуясь своему желанию, рано утром я уже сидела в вагоне электрички и мчалась туда, где притаилось мое молчаливое и невидимое прошлое….
Весеннее утро было туманным и влажным. Ветер раскачивал голые одинокие деревья, стоявшие жидкими рядами вдоль железной дороги. Барабанил дождь. Сквозь запотевшее окно электрички виднелись серые просторы полей, которые так же плавно и спокойно сменяли друг друга, как мои мысли… Я разлагаюсь… Засыхаю… Увядаю… Почва уходит из-под ног.
Я падаю в пропасть. Страшно исчезать… Что изменится в мире, когда меня не станет? А если все умирает, тогда зачем я здесь? Чем дальше я удалялась от города, тем сильнее воспоминания всплывали в сознании.
Они появлялись из закоулков памяти и, причудливо смешиваясь, тревожили сердце. Уже столько лет прошло, а всякий раз, как объявляют эту станцию, я с тревогой и напряжением ищу глазами ветхий деревянный зеленый домик. Из окна электрички его почти не видно, но я продолжаю упрямо вглядываться в мутное, запотевшее окно. Передо мной встают образы, невольно возвращающие меня в холодные осенние будни моего детского прошлого, из которого отрывками доносится бойкий, звонкий и голодный лай Лоры — нашей совсем юной собаки.
Ее застрелил пьяный мужик из соседнего дома за то, что она кидалась на прохожих всякий раз, когда ей не удавалось выскулить у них что-нибудь съедобное.
Если бы мы посадили Лору на цепь, то обрекли бы на верную погибель, ведь нам совсем нечем было ее кормить, а так ей нет-нет да и перепадали пирожки от тети Липы, а то и сахарная косточка, но это если повезет и только по праздникам.
Тогда в черных, как пуговки, глазах Лоры загорался преданный и счастливый огонек. И все же в них никогда не угасало беспокойство вечного поиска еды, словно это и был смысл ее существования. Хоть бы раз она сыто, лениво зевнула, но ей это ощущение было незнакомо, впрочем, как и нам, детям. Подобно Лоре, мы постоянно томительно поджидали соседку, которая, возвращаясь с работы, иногда угощала нас печеньем. Как будто случайно мы выходили на дорогу в то время, когда она проходила мимо нашего дома.
И с нетерпением выбегали, словно тараканы на крошки, с железными кружками, когда слышали гудки приближавшейся машины с молоком. Нам его наливали бесплатно, но не всегда, поэтому к машине мы подходили осторожно, чтобы случайно не спугнуть и не разозлить своей назойливостью продавца.
Не успели мы пережить зверскую расправу над Лорой, как вслед за ней умер Тема — наш кот: белый как снег, худой и в последнее время сильно облезший. Он был тоже совсем молодой, ему и года не исполнилось. Болел и Барсик — рыжий, пушистый, мягкий комочек. Он много мяукал и тоже почти всегда спал. Когда я смотрела на его потухшие, полузакрытые от болезненной слизи глаза, у меня щемило сердце.
Я не готова была смириться с еще одной смертью и решила его покормить. Попросив у соседки денег, купила ему вкусный корм. Но Барсик не стал его есть, и тогда мне стало понятно, что он умирает. Я растерялась, ведь я была уверена, что он просто голоден, но… Вдруг я вспомнила, что на главной станции, где-то за железной дорогой, есть зеленый деревянный домик — там располагается ветеринарная клиника. Охваченная внезапно вспыхнувшей надеждой спасти котенка, я быстро завернула его в старый шерстяной свитер и бегом помчалась к платформе.
Барсик жалобно мяукал. Железная дорога и гул приближающейся электрички пугали его, и несколько раз он чуть не выскользнул у меня из рук, но быстро обессилел и замолк. Приехав на главную станцию, я долго искала этот зеленый домик, расспрашивала про него у прохожих и вот наконец нашла.
Передо мной стоял ветхий теремок, точно такой, каким я себе его представляла. Я робко постучала в дверь. Вышел врач — высокий, молодой, с залысинами. От волнения я чуть не выронила кулек с Барсиком. У меня перехватило дыхание. Он пренебрежительно окинул меня взглядом с головы до ног, как бы оценивая, сколько я имею наличных, и, убедившись, что у меня нет с собой ни гроша, произнес спокойным и твердым голосом:.
Мне ничего не оставалось, кроме как ехать обратно домой. Состояние растерянности сменилось чувством безысходности… Из глаз одна за другой текли слезы, крупные и тяжелые.
Я не могла больше слышать эти жалобные, хриплые стоны. Обидно стало и стыдно — за себя. Так глупо было думать, что сейчас бесплатно вылечат рыжего пушистика…. На следующий день Барсик умер, а мне только и оставалось фантазировать на тему: «Если бы у меня было много денег…». Объявили мою станцию. Я засуетилась и вышла на платформу. Моросил дождь. Было сыро и зябко. Холодный ветер раздувал волосы. Гул электрички, постепенно удаляясь, наконец стих. Никак не могу я скрыться от нее. Она и в городе недавно преследовала меня в гостях у мамы, где все разговоры были о смерти.
Образовавшаяся вдруг тишина обнажала во мне какую-то подавленность, обостряла ощущение одиночества. Я невольно остановила свой взгляд на маленьком вагончике, на котором мигала вывеска «Свежие продукты».
Образы одиннадцатилетней давности ярко вспыхнули перед глазами, словно это случилось вчера, и разбудили боль в сердце. Это был ясный сентябрьский день. Яркое солнце слепило глаза и обещало теплую осень. Уроки в поселковой школе закончились, и я стояла на платформе в ожидании электрички, чтобы поехать домой, в Санкт-Петербург.
Через мгновение я услышала шум и крики. Они напугали меня. Присмотревшись, я увидела мужчину средних лет с двумя маленькими детьми лет пяти, один из которых сидел на трехколесном велосипеде. Рядом с ними стоял другой мужчина — в два раза крупнее. Кажется, рядом со здоровяком стояла еще пара людей. Он сильно кричал на мужчину с детьми, размахивал руками… Судя по его крикам, он требовал немедленного возврата долга.
Я узнала мужчину с детьми. В нашем небольшом поселке, как в любой деревне, все люди хорошо знали друг друга. Не помню, как его звали, и не знаю, был ли он женат. Я никогда не видела его с женщиной, но почти всегда — с детьми. Жили они очень скромно, скорее даже бедно. Сам он был очень безобидным человеком… Того мужчину, который требовал деньги, я тоже знала….
Я сначала спокойно наблюдала за разворачивающимися событиями. Однако обстановка накалялась. Казалось, крики и вопли были слышны на другом конце поселка…. Не надо! Мне детей нечем будет кормить! Ты мне деньги верни! А будешь прятаться за спины детей, головы им поотрываю! Выхватив в порыве ярости пачку макарон из рук должника, он что есть силы запустил ее далеко в кусты.
